Иду по улице, перед магазином стайка подростков лет по тринадцать из школы через дорогу. И вдруг слышу, как один из них спрашивает у другого, указывая на одну из девочек из их круга:

— А вот эту ты ***?
— Конечно, Я позвонил ей и она вышла через пять минут. Мы встретились в подъезде, — спокойно ответил тот без тени смущения на лице, словно разговор шел об огурцах.

Девочка, о которой шел разговор, неторопливо развернулась и так-же спокойно пояснила:
— Я согласилась не сразу, сначала хотела прослушать новый сингл, а уж потом выйти. Но передумала и вышла.
— А вот эту ты *** — не унимался первый из подростков.
Они зашумели, выясняя, кто кого ***, не обращая внимания на проходящих поскорее мимо взрослых дядей и тетей, Этот диалог между ними походил на обсуждение например нового платья или рубашки на одном из них, я тоже постарался убраться, забыв, зачем хотел зайти в магазин.

Возле дома встретил соседку, после нескольких общих фраз она сообщила:
— Ты знаешь, что наша соседка по площадке умерла?
— Какая соседка? — опешил я. — Давно?
— Старушка лет восемьдесят пять, евреечка эта, уж неделю как умерла, успела завоняться, — соседка начала спокойно пересказывать подробности. — У нее есть дочка, замужем, внуки, но они заходили к ней так редко, что их было невидно.

Я подумал, что в последнее время тоже не часто видел сухонькую старушку, просившую меня иногда донести до квартиры сумку с продуктами. О ее родственниках не знал ничего. Спросил, передернув плечами от мысли, что целую неделю в соседней квартире лежал труп бабушки:
— Она лежит в квартире?
— Нет, увезли прошлой ночью морг, кто сейчас хоронит из квартир, да и охотников попрощаться вряд ли найдешь, — соседка, женщина за сорок лет со здоровой улыбкой на лице, продолжила пояснения. — Тогда приехала дочка, хотела дверь открыть, а ключ вставлен с внутренней стороны, пришлось дверь ломать. Не слышал?
— Нет.

Я подумал о том, что после демперестройки в города хлынули орды крестьян и нацменов, начавшие стучать и греметь с утра и до утра. Так-же рычать моторами под окнами домов, не обращая внимания на ночное время. Еще они прихватили с собой туалеты во дворы и мат по всей округе, с акцентом и без него.
— Похоронят бабушку завтра из морга, — сказала соседка. — Все, я побежала, времени совсем нет.
Я тоже пошел домой, мысли о бытии застряли на некоторое время в голове, но скоро их стали замещать мысли о насущных проблемах с квартплатами, новыми оброками на жилье, о бомжах и бродячих собаках, которых становилось все больше.

Но не это было все-таки главным, а то самое равнодушие, вселявшееся в нас упорно и настойчиво новым игом, превращая нас в стадо свиней, которых гнали к краю пропасти. Желудок стал главным органом во всем теле, за сытость мы предали все нравственные свои устои, накопленные нашими предками за века. Теперь мы с легкостью продавали Родину, устремляясь в райские кущи, где нас никто не ждал. Но где голос совести заглушался голосом ностальгии, порождая тот же результат — равнодушия ко всему окружающему.
А может, это наше спасение?