В стремительно сужающемся поле тем, обсуждение которых возможно хоть сколько-нибудь громко (напомню, что в 37-м году исполнилось ровно 15 лет после назначения Сталина генсеком ЦК), вдруг снова зазвучала тема сравнения сталинизма и гитлеризма. Его, сравнение то есть, хотят запретить. Причина понятна – ничто, разрушающее сказку о прошлом, не должно тревожить умы публики. Таково требование у стабильности.

Но меня заинтересовала здесь не позиция охранителей нашего нового «изма», а позиция его критиков, стремящихся поставить между гителеризмом и сталинизмом знак равенства.

Сравнение чего угодно с чем угодно заключается в выделении сходств и выделении различий. Когда выделяются только сходства, это не сравнение, а отождествление. То же происходит, и когда различия объявляются мало значимыми.

В сравнении гитлеризма и сталинизма это не так – различия здесь не просто есть (они есть всегда, при сравнении любых двух явлений; иначе бы явлений было бы не два, а одно), но различия эти крайне важные. Принципиально важные. И не видя их, мы не можем понять – простите мне высокий штиль, но здесь просто нельзя сказать иначе – ни психологии русского народа, ни смыслового стержня русской истории. А не понимая их, мы обрекаем себя на роль аутсайдеров – как политических, так и идеологических.

Но прежде, чем говорить о различиях, пару слов о столь же очевидных сходствах. Эти сходства в самом деле бьют в глаза. Бесчеловечность по отношению к личности-щепке. Звериная и хуже, много хуже звериной жестокость по отношению к тем, кто объявлен врагом. Экспансионизм и в значительной степени аморальность внешней политики. Фанатизм…

Эти сходства делают преступными оба режима. И оба их преступления были наказаны историей. Гитлеровское – жестко и быстро. Сталинское – чуть мягче и гораздо более растянуто во времени. Это наказание не закончилось и сегодня. Потому что не закончился сегодня и сталинизм.

И здесь мы пришли к самому важному вопросу – а почему он не закончился? Это вопрос уже не о сходствах, а о различии. О крайне важном различии, без понимания которого мы обречены на брюзжание, и в лучшем случае – только на полуправду. Различие – в идеях, ради которых оба режима не жалели людей. Идеи эти были качественно разными и выросли на них совершенно разные плоды.

Если не рассматривать совсем глубинных корней гитлеризма, а этот разговор увел бы нас далеко в сторону, идея гитлеризма – это идея доведенного до предела группового эгоизма и ненависти. Хапать и убивать. Идея бюргерская, или по-русски – охотнорядская. Идея лавочников. Именно в этой среде Гитлер и нашел поддержку. Очень немногие интеллектуалы, замученные экзистенциальным кризисом и неприятием окружающей действительности, здесь не в счет: они были готовы схватиться за любую альтернативу тошнотворной действительности. В общем, это была идея практически абсолютного зла. В чем очень легко убедиться: гитлеризм сделал немцев хуже. Немцы начала сороковых годов много хуже, чем немцы начала тридцатых: они намного глупее и намного более жестоки.

Идея сталинизма, а точнее – коммунизма, отличается от гитлеризма качественно. В ней присутствовал элемент добра, и элемент этот был весьма значительным. В этой идее была любовь, был альтруизм, была мечта… И плоды этого элемента добра тоже очевидны: русские (в широком смысле – советские) начала тех же сороковых годов лучше, чем русские начала тридцатых годов, а те лучше, чем русские начала двацатых годов, которые, в свою очередь, лучше, чем русские начала десятых. Мы видим (если, конечно, не ослеплены) монотонный рост «хорошести» русского (в широком смысле – советского народа), который продолжался до начала восьмидесятых, хотя и существенно замедляясь в последние десятилетия. В первые же – в двадцатые и тридцатые годы рост «хорошести» был взрывным. Это эмпирический факт. И важнейший для понимания русской истории двадцатого века.

Можно тысячами приводить примеры разного рода плохостей, совершенных разными нашими людьми в советские годы. Но здесь необходим другой взгляд – нужно видеть что происходило не с тысячами, а с десятками и сотнями миллионов. А десятки миллионов поднимались из полузвериного состояния полной бескультурности в то состояние, в котором мы видим соотечественников в шестидесятые-семидесятые годы.

Оправдывает ли это преступления Сталина и всего народа? Конечно – нет. Но отказываясь видеть этот факт, мы выплескиваем с водой ребенка.

В нашей коллективной душе вместе с черным есть светлое, и это светлое – мечта о счастливом будущем, о счастье вместе – и является движателем русской истории. Эту линии мы найдем в любой самой мрачной странице нашей истории (а не-мрачных, не окутанных мраком в ней нет вовсе). И она важнее мрака, важнее грязи и крови, которой заляпана вся наша история, в том смысле, что линия эта является путеводной. Не видя ее, мы не можем строить планов на будущее, не можем определять целей и приоритетов.

Но парадоксально, что лучшие наши люди – те, в чьих душах этот огонь горит чище – как раз и отказываются его видеть. Обостренная совесть, ужас перед совершенными и – не будем кокетничать – совершаемыми преступлениями, лишает их зрения. Крайне чувствительные к сотворенному нами и творимому нами злу, они оказываются слепы к тому, что и ответственно за их нетерпимость – к светлому в нашей коллективной душе.

Слепота же эта делает нас негодными к той общественной роли, которую кроме нас исполнять больше некому – к роли вожатых.