90-е годы мне, как и миллионам других россиян, запомнились прежде всего невиданным размахом бандитизма и уголовщины. Это было время, о котором сегодня я сам вспоминаю с недоверием. До сих пор я не представляю, что всё это было на самом деле, и что я это видел своими глазами:
стрельбу и взрывы средь бела дня, беспомощность и продажность милиции, рожи на улицах, о существовании которых я даже не догадывался несколько лет назад, нищета и проституция, отчаяние и ужас в потухших глазах прохожих.

В эт
время я не из книг, а из повседневности узнал и увидел, что такое «криминализация общества». Дело было не в чудовщином количестве преступлений, включая самые тяжкие, не в неспособности и нежелании милиции борьться с этим, а в чём-то ещё более ужасном! Само сознание людей начало необратимо меняться под давлением обстоятельств. И проступки, немыслимые в течении долгих десятилетий до «реформ», начали становиться вполне обычными, обыкновеными и даже единственно возможными. А вместе с этими поступками в нашу психику начало внедряться криминально-уголовное видение мира.

Против воли, сами не понимая этого, мы становились страной зеков, обществом лагерников, социумом, поступающим, разговаривающим и мыслящим, как одна большая воровская шайка. И это было самым ужасным! Потому что превращение ещё вчера богатейшей, великой страны в грязную и нищую уголовную территорию, разорённую от края и до края, и было тем самым преступлением российских либералов, за которое им никогда, даже через 1000 лет не будет ни прощения, ни пощады!

Однако, речь тут о другом. Оказавшись в криминальном мире, предоставленные сами себе, медленно погружающиеся в болото зековских представлений и приоритетов, уже начавшие сами говорить на полу-уголовном языке, мы, во всяком случае, те из нас, кто ухитрился не до конца потерять голову, с удивлением начинали узнавать для себя немало нового и интересного. Без этого «нового и интересного » мы бы легко прожили ещё столетие или два и ничего не потеряли бы. Но случилось то, что случилось!

Я уже не помню, когда я впервые услышал бандитское словечко «понятия», и кто был первым, от кого я его услышал. Их тогда было столько, что запомнить их лица было невозможно даже теоретически. Но впоследствии, уже привыкнув к окружающей обстановке и установив с ней некоторые относительно устойчивые связи, я понял, что означает это словечко. Знающие люди объяснили. И я поразился тому, что этот жутковатый уголовный мир вовсе не так прост и примитивен, как казался.

Выходило, что в нём была своя мораль, свои правила поведения, свои ценности и свои табу. Всё это вместе заключалось в слове «понятия». И там же находился страшный ответ на вопрос о плате за нaрушение этих ценностей и этих табу. По сути, «понятия» были этакой устной Конституцией уголовного мира. И от того, что она нигде и никогда не была опубликована, она не теряла своей силы. По ней жили, по ней судили, с ней сверялись те, кто ворвался во власть благодаря папе помощницы нынешнего одесского губернатора.
И по ней же теперь принуждали жить и всех нас.

Вот так, однажды, мирно попивая кофеёк с одним местных «авторитетов», «крышеваших» в то время нашу контору, я узнал некоторые вещи из области тех самых «понятий». «Авторитет» был парнем интересным. Бывший моряк, здоровенный, как полуголый боцман-бандит из «Пиратов ХХ века», очень коротко «по-бандитски» стриженный, с ломаными ушами, перебитым носом и стеклянными глазами, он изъяснялся исключительно на своём профессиональном новоязе, сопровождая речь характерными жестами. Со стороны он производил жутковатое впечатление и даже вызывал некоторое подобие жалости, настолько он был «обандичен». Но вместе с этим в нём неясно ощущалось, что он сам тяготится всем этим, что его судьба его самого совсем не так устраивает, как можно было представить. Помню, как на мой вопрос, есть ли у него семья или дети, он, ухмыльнувшись, ответил:
— Какие дети с такой жизнью? Ты чо, в натуре? Я чо, сирот плодить буду? А если меня грохнут? Кто их кормить будет? Ты?

А когда я осторожно поинтересовался у него, что такое «понятия», о которых он и его «братаны» так часто говорят, бандит, не мигая, уставился на меня и отчётливо, как по слогам сказал:
— Запомни! Самое главное — не быть крысой! И тогда живи спокойно! Никто тебя не тронет!
— А что значит «не быть крысой»? — опять спросил я.
— Не крысятничать! — опять ответил он отчётливо и медленно, как-будто объяснял пацану, сколько будет 5х5. И, заметив моё непонимание, добавил:
— Не красть у своих! Не вписывать в блудняк! И всегда отвечать за базар!
— А если бывает так, что невозможно ответить? — спросил я опять, — если обстоятельства изменились?
— Не бывает! — категорически отмахнулся он, — либо не базарь, либо отвечай! И все дела.
Тебя за язык никто не тянет! Фильтруй! Понял? Вот у нас на судне в 89-м году был второй помощник капитана. Учил, сука, всех, как себя вести, про высокое звание советского моряка втирал. А в Роттердаме сбежал и судовую кассу прихватил! И мы там, как последние лохи, месяц сидели, картошку жрали и что местные из жалости приносили. Увидел бы сейчас — удавил бы тварь! Вот он — крыса, понял?
— Почему?
— Потому что за свой базар не ответил!
— Понял, — неуверенно сказал я, — а кто тогда все эти — гайдар, чубайс, березовский, гусинский, смоленский, кто они тогда? Тоже крысы?
— Почему крысы? Они в законе! — сказал Рыба,- они всё по понятиям делают. Лохов разводят. Бабло стригут. А без лоха жизнь плоха. Понял?
— А в чём разница? — опять спросил я.
— А что они тебе лично обещали? — насмешливо спросил Рыба, — вот тебе лично (он сделал упор на слове «лично») они что-то обещали?
— Мне лично — нет! Но они народу обещали!
— Народ — это ты и я! Ну — чо теперь? Пойдём рыжему стрелу забивать и предъяву делать?
— Значит, сильный всегда прав?
— Конечно!
— Слушай, Рыба, ты ж умный мужик! Скажи, а кто тогда всё это устроил? Всю эту жизнь?
— Да крысы и устроили! — сказал бандит, пожав плечами, как-будто удивлялся глупости моего вопроса.

Спустя какое-то время после этого разговора Рыба опять появился в нашей конторе. Я сидел в буфете и пил кофе, читая «Ледокол» суворова-резуна.
Рыба сел рядом, осторожно потянул к себе книжку, прочитал название и вернул мне.
— Интересно? — спросил он
— Да, любопытное чтиво, — ответил я и спросил
— А ты читал?
— Не, я такое не читаю, — небрежно отмахнулся бандит.
И вдруг, не дожидаясь моего следующего вопроса, прибавил своим обычным небрежным и насмешливым тоном:
— Крыса он! Хуле его читать?

И я вдруг всё понял. И философия, и диалектика Рыбы мне стала полностью ясна и понятна.
Мы жили в крысиное время! Крысы покрупнее жрали тех, кто был поменьше, а те, в свою очередь, тех, кто был ещё меньше. Потом крысы менялись местами.
Маленькие жирели, жирные — худели и сами становились пищей для тех, кого хотели сожрать ещё вчера.
Это был один нескончаемый круговорот жадных, хищных грызунов, в котором не было места никому, кроме них.
Бандит Рыба был полностью прав! Никто, кроме самих крыс, не мог его придумать! В какой-то незаметный момент какая-то самая главная крыса тихонько отодвинула защёлку.
И тут же тысячи и тысячи этих тварей, толкая и заживо поедая друг друга, ринулись внутрь.
А та, самая первая и самая главная крыса так и осталась стоять на опустевшем пороге, сложив руки на груди и наблюдая с улыбкой за делом рук своих!

И я внезапно спросил Рыбу:
— Слушай, Женя, а если бы ты знал, кто всё это сделал, если бы лично мог его найти, чтобы ты сделал, только честно!
— Да башку оторвал бы нахер, и все дела! Только ты пойми! Это ничего бы не решило! Тут не башку оторвать надо! И не десять бошек! Тут всю страну сверху до низу чистить надо, понимаешь! Всю! А кто это может сделать? Я? Так я не Сталин.
— А без Сталина никак?
— Попробуй! — с ядовитой улыбкой отозвался Рыба, — вот ты, вроде, мужик взрослый, грамотный, а рассуждаешь, как пацан!
— Ну а что делать? Как жить-то дальше?
— Не знаю, — беспечно ответил Рыба, — я вот накоплю денег, уеду в Эмираты, к е….матери! И гори оно всё пламенем! А ты сам решай! Тебе виднее. Но жизни тут ещё очень долго не будет.

Рыба не уехал. Через несколько месяцев его застрелили в какой-то разборке. Новый бандит сообщил нам об этом, представившись «жениным другом» и добавив
— Вписался Жека в блудняк! Или вписали, что вернее».
И всё пошло прежним порядком.
До ухода ельцина оставалось ещё два или три года.