Осмыслить все нюансы русской литературы или дипломатии, постичь их загадку и глубину эмоций, — задача исполинского масштаба. Столь же непросто отвечать на статью Игоря Истомина, предлагающего познавательный анализ подходов западных экспертов к осмыслению российской внешней политики, в том числе в отношении Украины.

Истомин призывает по-новому взглянуть на российский внешнеполитический курс, и призыв его обращен, в частности, к западным ученым, политическим деятелям и специалистам по разработке стратегии: необходимы «реальные успехи в согласовании компромиссных позиций между Россией и ее западными партнерами».

В основе внешне отстраненного анализа «интеллектуальной среды, в которой принимают решения Соединенные Штаты и их европейские союзники» лежит страстный призыв к действию. Истомин ссылается на недавно опубликованные открытые письма Роберта Берлса и Ивана Тимофеева и отмечает значительный личный вклад и профессиональные усилия многих деятелей, направленные на то, чтобы защитить и укрепить отношения между США, Европой и Россией в период холодной войны и после него.

Важный пункт статьи Истомина — рассмотрение некоторых из допущений конструктивистской, либеральной и реалистской теоретических парадигм, иногда препятствующих эффективной и продуктивной коммуникации, которая выступает необходимым условием для выстраивания тонкой и мирной международной дипломатии. Он утверждает, что «на фоне явного преобладания конструктивистского и либерального нарратива при осмыслении современного кризиса в отношениях России и Запада в научных, экспертных и политических кругах сторонники реалистского взгляда сегодня оказывают меньшее влияние на решения, принимаемые в Вашингтоне, Брюсселе и других европейских столицах».

Мне кажется, что «реализм» занимает весьма неплохие позиции как в Вашингтоне, так и за его пределами; впрочем, использование термина «Запад» немного смущает — создается впечатление, что несколько стран, в рамках которых существуют сотни культур и языков, могут быть объединены в некий субъект, обладающий целостным пониманием геополитики или даже осмысленно проявляющий себя в рамках международных отношений.

Однако Соединенные Штаты утратили четкий ориентир в мире международной дипломатии, отказавшись от ресурса целеполагания и экспертного потенциала двухпартийной системы, — об этом свидетельствует наметившийся после холодной войны односторонний уклон во внешней политике США, вторжения в Афганистан и Ирак, а также продолжающаяся «бесконтактная» война на Ближнем Востоке. Громкое пустословие, примером которого стала «красная линия», проведенная президентом Б. Обамой в отношении Сирии, представляет собой сиюминутную тактику, не подкрепленную эффективной стратегией, которая необходима для обеспечения стабильности на Ближнем Востоке и в мире в целом.

Кроме того, можно ли считать недавно анонсированную Россией продажу Ирану ракетного оружия попыткой ослабить волю к сотрудничеству и подорвать взаимное доверие США, Европы и Ирана, благодаря которым удалось добиться заключения рамочного соглашения в Лозанне? Является ли эта тактика реакцией на дипломатию США в целом — или это лишь незамысловатый способ получить прибыль для решения экономических проблем, вызванных санкциями, наложенными в связи с Крымом и Украиной?

Как бы то ни было, эти события свидетельствуют о том, что в США, Европе и России формируется новый вид «реализма», довольно точное описание которого дает Фиона Хилл в статье от 11 февраля 2015 г. под названием «Разрабатывая стратегию в отношении России». Хилл делает следующий вывод: «…поиск стратегии в отношении России и разрешение украинского кризиса предполагают отказ от уже опробованных сценариев. В первую очередь нам необходимо принять как данность внешнеполитические цели России. Реализм, постепенность, гибкость и единство должны стать основными элементами нового подхода».

Проявлением такого «нового реализма», в частности, является игра наднациональных интересов глобальных корпораций, участвующих в переговорах о торговом сотрудничестве в формате Транс-Тихоокеанского партнерства. Международный бизнес словно переосмысляет саму природу суверенной власти и ее отношения к гражданам, особенно в контексте либерально-демократических режимов.

По моему мнению, Китай, реализующий двустороннюю внешнюю политику и уверенно захватывающий территории в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, поскольку считает их своими по праву, подобно международным корпорациям способствует переосмыслению суверенной власти, бросая вызов региональным и международным институтам, порядку и стабильности. Судя по эмоциональной реакции ряда американских аналитиков и экспертов в области геополитики, многие опасаются, что Китай стремится перекроить международный порядок и мировую финансовую систему за счет интересов других стран. Решит ли Китай принимать активное участие в формировании текущего многополярного международного порядка — покажет время. Так или иначе, все указывает на то, что Китай, как и Россия, застал США и Европу врасплох: лидеры лихорадочно пытаются адаптироваться к смещению геополитического центра на восток и ищут противовес экономической зависимости своих стран от торговли с Китаем и поставок энергоносителей из России.

При этом, несмотря на то, что между некоторыми российскими и американскими лидерами и бывшими дипломатами продолжается спор о том, давало ли НАТО обещание не осуществлять экспансию на восток, на территорию бывшего СССР, в обмен на вывод войск из Восточной Германии, Истомин и другие исследователи обоснованно призывают обсуждать этот вопрос вне связи с конфликтом на Украине.

Важно отметить, что проявления «нового реализма» также наблюдаются на Ближнем Востоке и в Африке. Несмотря на то, что, по мнению ряда аналитиков, племена или группы, исповедующие радикальный ислам, не обладают государственным «суверенитетом», активизация организованных усилий по созданию исламского халифата в XXI веке наглядно показывает, что существуют негосударственные субъекты. Они видят себя как фактор глобальных изменений, в том числе путем создания суверенного государства по принципу «халифата» при помощи войны — «легитимного инструмента ведения государственных дел», как ее определил реалист Джон Миршаймер.

Перефразируя Миршаймера, «реализм» — одна из теоретических парадигм, позволяющих интерпретировать международные отношения и глобальные политические процессы, где основными субъекты — государства, для которых «не существует вышестоящей власти», будь то ООН или другие международные институты. В 2002 году Миршаймер заявил, что реалистская парадигма состоит из множества теорий, объединяемых рядом центральных положений, включая то, что «государства представляют собой суверенные политические единицы», способные на сотрудничество, но в конечном счете имеющие противоречащие интересы.

Однако проблема заключается в следующем: изменение климата кардинальным образом трансформирует методы производства и потребления, выработки внутренней политики и выстраивания дипломатических отношений. Интеллектуальные парадигмы, используемые для осмысления новой реальности, должны адаптироваться соответственно, отражая участие широких масс в глобальных процессах принятия решений и дипломатии. Создание будущего больше не прерогатива экспертов, представляющих определенные политические, научные, институциональные и деловые круги. Эта реальность должна находить отражение в нашей речи и в нашей политике.

Изменение климата стало для нынешнего поколения тем же, чем когда-то было взаимное гарантированное уничтожение, и социальные сети — средство, которое позволяет людям жить и действовать в новой реальности, в новой глобальной парадигме. Информация, распространяемая в социальных сетях, может исходить от ученых, аналитиков, политических лидеров, но влияние и эффективность новой среды как инструмента глобальных изменений и координации действий по борьбе с изменением климата обусловлена как раз тем, что она позволяет действовать в обход священной фигуры «эксперта», обращаясь к людям напрямую.

Взаимосвязь между социальными сетями, изменением климата и мерами по борьбе с ним становится очевидна, если проанализировать динамику сетевой активности и показатели производства и потребления на глобальном и местном уровне. Как отметил в 2012 году Джошуа Купер Реймо, местное производство и торговля растут, в то время как объем международной торговли снижается.

Социальные сети играют важнейшую роль в повышении осведомленности широких масс о разрушительных последствиях культуры потребления, изменения климата и связанных с этим экологических катастроф, таких как разлив нефти в Мексиканском заливе по вине компании BP в 2010 году или произошедшее в 2011 году радиоактивное заражение Тихого океана вследствие аварии на японской АЭС «Фукусима».

Наглядные фотоснимки со спутника, астронавты, пишущие в Twitter, мгновенное распространение информации по социальным медиа — это позволяет людям быть в курсе последних достижений в освоении космоса, жизни океанов, дефицита питьевой воды, состояния воздуха и земли. Китай не исключение: недавно вышедший документальный фильм о загрязнении атмосферы в Китае вызвал массовый интерес пользователей Интернета, в результате чего фильм распространился по всему миру, и Пекину пришлось объявить очередной раунд реформ в области защиты окружающей среды. Кроме того, профильное министерство КНР недавно представило доклад, в котором предупреждает правительство о необходимости удовлетворить растущий спрос общественности на повышение чистоты окружающей среды: в противном случае существует опасность «социального конфликта».

Изменение климата и экологические катастрофы уже меняют сложившиеся парадигмы конструктивизма, либерализма и реализма. При всем уважении к г-ну Истомину, Украина в настоящее время — наименьшая из наших проблем. Изменение климата стало тем фактором, который требует от нас перейти на новый уровень международного сотрудничества и эффективного использования дипломатии для спасения жизней, экономик, окружающей среды, ресурсов и мира на Земле.

Здесь уместно процитировать речь президента США Джона Кеннеди перед выпускниками Американского университета 10 июня 1963 г., в которой он неожиданно для всех объявил о планах заключить с Россией договор о запрете ядерных испытаний:

«Какой мир я имею в виду? Какого мира мы стремимся добиться? Не «американского мира», навязанного американским оружием. Не мира могилы или рабской покорности. Я говорю об истинном мире, который делает жизнь на земле достойной того, чтобы ее прожить, о том мире, который позволяет людям и нациям развиваться, надеяться и строить лучшую жизнь для своих детей, не о мире исключительно для американцев, а о мире для всех людей, не о мире только в наше время, а о мире на все времена…

В конечном счете, нас объединяет хотя бы уже то, что все мы живем на этой маленькой планете, дышим одним воздухом, растим наших детей для лучшего будущего. И все мы смертны.

С уверенностью и без страха мы будем и дальше проводить нашу стратегию — не стратегию уничтожения, но стратегию мира».