Шотландская национальная партия может в одностороннем порядке инициировать проведение референдума о независимости Шотландии — напомним, в сентябре прошлого года шотландцы уже проголосовали против.

Накануне выборов лидер партии Никола Стёрджен неоднократно говорила, что вопрос о новом референдуме не будет стоять на повестке дня, пока обстоятельства существенно не изменятся.

Таким обстоятельством может быть выход Британии из ЕС.

Референдум по этому вопросу должен пройти в стране до конца 2017 года.

А на минувшей неделе о возможности референдума о членстве Греции в еврозоне заговорили в Афинах.

Насколько эффективен плебисцит сегодня?

Ведущий «Пятого этажа» Михаил Смотряев беседует с профессором международной политики Университета Кента Еленой Коростелевой.

Михаил Смотряев: Вопрос у нас сегодня, скорее, философского свойства. Кроме уже названных, 6 сентября будет референдум в Польше. Там, правда, вопросы попроще. Но нас интересует, насколько действенна в современном мире подобного рода схема народного волеизъявления?

Общероссийские референдумы не проводились уже много лет, с 1991 года. Если сегодня любой вопрос вынести на референдум, его результаты можно легко предвидеть — в зависимости от того, что покажет телевидение. И с некоторыми натяжками этот принцип справедлив и в Британии тоже?

Елена Коростелева: Конечно. Вы очень правильно задали вопрос. Но это вопрос сложный. Чем более развито общество, тем сложнее в нем проводить референдумы в первоначальном значении этого слова. Вообще это очень неэффективный и несовершенный механизм. Мы не можем гарантировать полную явку голосующих. Поэтому те, кто все-таки пришел, могут исказить мнение всего населения, поскольку их мнение распространяется на все население страны. А у тех, кто голосовать не пришел, мнение может быть совсем другое. А не пришли они потому, что не видят в референдуме эффективного метода воздействия на правительство.

Во-вторых, даже сами голосующие могут неточно выразить свое мнение. В этом плане результаты выборов несколько точнее. Там у людей есть несколько вариантов. На референдуме мы выбираем между «да» и «нет», то есть, фактически выбора нет. А если кто-то хочет сказать «да, но не сейчас, а в будущем», такой возможности нет. Референдум не предполагает фиксировать спектр мнений. Плюс технические моменты – как сформулирован вопрос, дает ли он полное понимание ситуации, и вопрос можно сформулировать так, что население может не до конца его понять.

М.С.: Здесь хороший пример – референдумы по Лиссабонскому договору, проекту европейской конституции. Он провалился практически везде. И политики, которые хотели иметь европейскую конституцию, объясняли это тем, что «народу неправильно разъяснили». А вопрос участия – сложный.

В некоторых прогрессивных странах, например, в Бельгии, неучастие в выборах карается штрафом. Но если вы не пошли на референдум, значит, обсуждаемый вопрос вам безразличен, следственно, вашим мнением можно пренебречь. Господин Вебер, развивая свою теорию элитарной демократии, указывал, что понятия «мудрость народа», «воля народа», которые восходят к классической демократии, даже в современном ему мире утратили в большой мере свое значение.

Теперь население стран, где проводятся референдумы, живет в городах, разброс мнений по всем вопросах колоссален, и свести это к одному простому вопросу, на который можно ответить «да» или «нет», практически невозможно. Поэтому задача такого плебисцита состоит в том, чтобы выбрать руководство из числа элиты и делегировать ему все права. То есть, типа выборов вождя в первобытном обществе. Видимо, современные политики так это и понимают, поэтому референдумы проводятся нечасто.

Е.К.: Вы говорите о меритократии, то есть, люди, приходящие к власти, имеют что-то, что по-английски называется merit – они имеют определенных уровень образования, информированности, понимания, они могут выступать в качестве представителей определенного слоя населения. Но это только одна форма демократии, популярная в некоторых странах. В Британии вариант иной.

Во многих странах популярна теория Мэдисона, который верил в развивающуюся демократию. Если у людей есть доступ к образованию, то со временем и осведомленность, и уровень критического восприятия мира можно повысить. Но как и в любой теории демократии, особенно при использовании инструмента референдума, возникает целая палитра нюансов. Когда выбор только между «да» или «нет», многие выбирают меньшее из двух зол.

Во-вторых, в современном обществе разрыв между теми, кто правит, и управляемыми огромный. Референдумы в современном обществе особенно опасны, потому что позволяют манипулировать мнением населения, потому что количество средств массовой информации огромно.

Имеется поверхностное мнение, но собственная критическая точка зрения может отсутствовать. Выброс большого количества информации позволяет манипулировать ее потоками. Например, прошлогодний шотландский референдум. На волне энтузиазма многие голосующие выбрали «да».

М.С.: Голосовали сердцем, а не головой.

Е.К.: А рациональный выбор отсутствовал. Не было просчета стратегии выживания Шотландии в экономическом плане, как согласовать это с членством в ЕС, и так далее.

М.С.: Это и есть предмет нашего разговора. Сейчас с помощью не только телевидения, но и разных форм интернета воздействие на людей огромного количества сведений направляет их в ту или иную сторону. И мнение господина Чурова, заявившего, что референдум в Шотландии был сфальсифицирован, представляется не столь несправедливым. Слово сфальсифицирован сильное, но говорить, что он стопроцентно выражает настроения внутри Шотландии, не приходится.

Элемент манипуляции, безусловно, имеет место, хотя и не так, как в России. Но это беда любого выборного процесса. Например, концепция партиципационной демократии, которая предполагает более активное участие граждан в создании выборных институтов – там та же самая проблема. И когда вы говорите о повышении уровня образования голосующих граждан, с одной стороны, это правильно – образованные граждане легче разберутся в предлагаемом документе. С другой стороны, спектр мнений будет расширяться до бесконечности.

У образованного человека будет свое мнение, отличное от соседского. То же и с выборами – избранное правительство не выражает мнения большинства, потому что оно не участвовало в выборах.

Е.К.: Да, хотя мы развиваем демократию уже более двух тысяч лет, она все равно остается несовершенной. Выборы дают возможность учесть различные нюансы, а референдум – нет. Результаты референдума можно признать репрезентативными только в том случае, если проводилась долгая и целенаправленная кампания образования общества, чтобы у людей сформировалась уверенность в том или ином выборе.

М.С.: Если референдум проведен по всем правилам, тогда можно говорить, что он репрезентативен. Даже если разница на один процент. Если посмотреть на прошедшие на прошлой неделе выборы в Британии, там есть целый список партий, которые не прошли в парламент, за которые голосовали сотни, а то и тысячи человек. Это как раз тот широкий спектр мнений.

Что было бы, если бы они, согласно пропорциональной системе, были представлены в парламенте? Сформированное таким парламентом правительство было бы абсолютно неработоспособным. В этом плане результаты выборов по многоступенчатой схеме, которые приняты в западных демократиях, вряд ли можно считать более репрезентативными, чем результаты любого референдума?

Е.К.: Это зависит от того, как мы понимаем идею репрезентативности. С этой точки зрения британская система выборов неэффективна – правительство формирует та партия, которая набрала большинство голосов. Так что здесь спектр мнений не представлен. Другая точка зрения, как это воспринимается издревле в России, — это представление количества. С этой точки зрения получается, что британская мажоритарная система достаточно представительна.

Я считаю, что надо дать возможность всем сформулировать свою точку зрения и потом искать консенсус. В дебатах рождается истина. Это поиск оптимальных выходов. Коалиционные правительства, которые успешно функционируют, например, в Германии, показывают высокий уровень репрезентативности, представлены разные слои населения, и в то же время есть возможность через обсуждения и компромиссы достигать наиболее приемлемого решения.

М.С.: С этим сложно согласиться. Коалиционные правительства функционируют на основе компромисса, но между членами коалиции. Мнение всех остальных не учитываются. Да и сделать это невозможно. И в этом слабая сторона демократии. Решение, приемлемое для всех – идеальный вариант. Пытаться учесть интересы всех – значит, не выполнить интересы никого.

Е.К.: Все зависит от исходной точки зрения. Вот ЕС, например, самые глобальные вопросы пытается решить консенсусом. Если есть хоть один воздержавшийся, процесс обсуждения продолжается. Я за то понимание репрезентативности, которая предполагает большую палитру мнений. Та же пропорциональная система повышает конкурентоспособность партий.

Во-вторых, она дает возможность сформировать правительство, которое будет представлять разные точки зрения. В-третьих, это правительство должно будет найти консенсус, а поиск консенсуса – это образовательный процесс. Итоговый результат не совсем будет отражать точки зрения, с которыми эти представители пришли к власти.

М.С.: Более того, он совсем не будет отражать эти точки зрения.

Е.К.: Мы все живем в мире компромисса. И в итоге, через дискуссию, мы должны пытаться найти выход из создавшейся ситуации.

М.С.: Согласен, но помогает ли в этом конкурентная система партий? Выборы, предвыборная кампания, да и вся деятельность победивших и проигравших в течение срока пребывания у власти подчинена одной цели – как выиграть или не проиграть следующие выборы. Реальные проблемы страны, особенно долгосрочные, которые не укладываются в один-два парламентских срока, остаются без внимания. Накануне выборов делаются громкие заявления, а после выборов об этом все забывают.

Е.К.: Это недостатки демократии. Но, с другой стороны, те заявления, сделанные вначале, если не выполняются, то они возвращаются бумерангом. Мы видим, как пострадали либеральные демократы, которые не смогли отстоять свою точку зрения. То, что делают партии, придя к власти, все равно потом на них отражается и на успехе их на следующих выборах. Процесс легитимизации очень важен.

То, что кандидат обещает, он должен разъяснять своим избирателям, общаясь с ними – что уже достигнуто, чего еще можно достичь. Партия, придя к власти, думает о следующих выборах – как им общаться с тем же электоратом, чтобы показать, насколько успешны они были в реализации своего мандата.

М.С.: Но тут два варианта – можно выполнить свои обещания, а можно сделать новые предвыборные обещания. И последние лет 15 именно это происходит в Британии.

Е.К.: Если ты пообещаешь много, и не выполнишь ничего, кто в результате пострадает? Электорат придет на выборы и спросит, где результаты. Партии должны думать о том, что реально выполнить. Это достаточно рациональный процесс, они не могут наобещать горы. Но мы ушли от вопроса референдума!

М.С.: Да, потому что в середине нашего разговора выяснилось, что это система весьма несовершенная.

Е.К.: Взгляды ученых на эту проблему расходятся. Я отношусь к тем, что считает референдум инструментом прямой демократии, и в современном обществе он неэффективен. Другое дело вече в общине 30-40 людей.

М.С.: Судя по тому, как охотно сейчас в Европе инициируют референдумы по тем или иным вопросам, мы с вами в меньшинстве. Политики к нам не прислушиваются – ну и пусть, на следующих выборах они сами от этого и пострадают.