Рецепт Ходорковского (и далеко не только его одного) для России – «возвращение к европейским ценностям». Чаплин (и далеко не только он один) возражает в том смысле, что возвращаться надо не к Европе, а к своим истокам, да и Европу тоже туда, к ее истокам, вернуть надо.

Это, вообще-то, яркая программа – спасти Европу от Америки и вернуть ее к самой себе. То есть в век, эдак, в 12-й – когда не было еще и духа этого противного Нового времени с его венецианскими ростовщиками (замечание, обнаруживающее знакомство автора не только богослужебной литературой, но и с самим Вильямом нашим, так сказать, Шекспиром) – времени, которое истинную Европу, оказывается, разрушило. По сравнению с этой идеей мечта вернуть Россию в 17-й, последний доевропейский век, еще до того, как петровские реформы разорвали славное течение нашей истории, звучит вполне гуманно: 17-й все же не 12-й.

В общем, как это всегда у чаплиных: хочется и смеяться, и плакать.

Но я хочу сказать сейчас вовсе не о неосуразностях традиционалисткого видения истории. А о том, что моих авторов роднит. А роднит их то, что оба сходятся в желании Россию куда-то вернуть – один к одному, другой к другому.

Здесь не так важно, что возвращаться нам не к чему. Россия как целое никогда не разделяла не то что европейские ценности гуманизма и европейские ценности индивидума, но и европейскую ценность прагматизма. Наше «все пропью – гармонь оставлю» очень далеко от прагматизма. Впрочем и другая наша крайность – жлобизм, далека от прагматики. Более того, вопреки мнению историка от патриархии, европейские ценности католицизма Россия тоже никогда не разделяла. Католицизм хотя и христианство, но христианство особого мирочувствования – мирочувствования, совершенно чужого для русской ментальности. В этом отношении очень показателен исторический эксперимент на Украине. Вроде бы оторвавшаяся в 13-14-м веках от главного ствола русской истории и русского этногенеза часть народа, попав под литовское, а затем под польское влияние, где идея католицизма была в те времена еще весьма горячей и мощной, превратиться в католиков тем не менее не смогла: было в душе волынцев нечто, что сопротивлялось католицизму. Так что вечный страх церкви, что придут ксендзы и всех перекрестят в римскую веру, абсолютно пустой – этого нельзя сделать принципиально: уже приходили, уже пытались, не получается.

Но я отвлекся. Важно здесь другое. Важно, что ни первый, ни второй автор (а вместе они представляют едва ли не всю пытающуюся думать часть нашего народа) принципиально не понимают, что думать надо не о возвращении, не о движении назад, а о движении вперед.

Прошлое дано нам как учитель. Но не как цель.

Тут неважно, что не было в нашем прошлом никогда ничего сверкающе светлого: всегда рядом со светлым было очень много грязи. Важно другое: река истории не может течь вспять. И потому нам не воспоминаниям надо придаваться (на самом деле, это не воспоминания, а фантазии о прошлом), а заниматься творчеством, проектированием.

Увы – сегодня мы не готовы к такой работе, прежде всего, интеллектуально. Все наше социальное творчество немедленно превращается в реконструкцию. Способности к позитивному творчеству мы лишены.

Почему? Потому, что отказались от работы осмысления прошлого. Прошлое для нас либо жупел, либо кумир. Мы о нем либо боимся думать, либо поем ему осанны, и это пение опять-таки не дает нам думать. В результате мы сочиняем разные сказки о прошлом, но самого нашего прошлого не только не понимаем, но и не хотим ни понимать, ни видеть таким, каким оно было на самом деле. А без осмысления прошлого мы не имеем фундамента для строительства будущего.

Вот так мы и оказываемся в положении, когда претенденты в народные поводыри не просто слепы, но еще и безумны: принимают свои галлюцинации за реальность. И маршруты нам предлагают не по реальному миру, а по миру своих фантазий.

И здесь уже неважно, что фантазии одних пахнут рокфором, а других – портянкой. Не в запахе здесь дело, а в том, что и то, и другое – фантазии. А с картой страны хоббитов в туристический поход, скажем, по Алтаю не пойдешь. Других же карт у нас не только нет, но мы и не понимаем, что их нет.

Мы не только утратили различение «хорошо» и «плохо». Мы не различаем сегодня «вперед» и «назад». И поэтому то и дело кричим «Караул!» вместо «Ура!». И опять – здесь неважно, что именно нас пугает: грозные гениталии трансатлантичеких транссексуалов или костры инквизиции.

Мы живем, как во сне. А нам нужно проснуться. Но как можно разбудить спящего, который уверен, что не спит?

Конечно, есть средства. Но о них не хочется и думать