Министр культуры Владимир Мединский опубликовал в «Известиях» большую статью об основных принципах политики министерства. Обстоятельная такая статья, с историческими примерами и чуть ли не философскими обобщениями. Главная идея такая: цензуру мы, конечно же, не приемлем, ни-ни! Но финансировать будем не все, а только то, что соответствует неким общим и для художника, и для власти, и для общества ценностям. А ценности такие, цитирую:

«Ценность созидательного труда.
Развитие личности как залог общего процветания.
Служение Отечеству.
Единство и преемственность тысячелетней истории России.
Историческое единство судеб народов России и дружественных народов, многие из которых ранее входили в состав Российской империи или СССР.
Ценности семьи и человеческого общежития, одинаково трактуемые и православием, и всеми традиционными для России религиями — начиная от уважения к старшим поколениям и заканчивая принципами воспитания детей».

Ну, в общем, духовные скрепы. А все то, что не скрепы, государство не запрещает, но и финансировать не будет. Пускай частный капитал финансирует. Если захочет. В России, правда, не так-то просто найти мецената, который поддержит то, что не угодно государству, но это же не министра забота.

А недавно еще замминистра Аристархов высказался: министерство-де готово поддерживать инновационные формы в искусстве, но «если нам пытаются под флагом новых форм протащить не наше содержание, то никакая новая форма не оправдывает содержание, которое является для нас вредным».

И вот что во всей этой истории самое страшное. Даже не то, что руководители Минкульта придерживаются самых мракобесных взглядов в духе незабвенной триады «православие — самодержавие — народность». И не то, что они откровенно держат за спиной скрещенные пальцы, когда говорят, что ничего не запрещают; посмотрите хотя бы, как формально не запрещенный Театр.doc дважды за один год выгоняют из помещения. Но ужаснее всего не это. А то, что суждения Мединского и Аристархова о культуре — это суждения обывателей, не представляющих, как культура устроена.

Очень легко так рассуждать: вот такое искусство нам, государству, нужно, а такое — нет. Это материально поддержим, а тому создадим невыносимые условия. Но культура — не совокупность оторванных друг от друга произведений или художников, она похожа на живой организм или экосистему, там все взаимосвязано, идеи одного художника воспламеняют другого, иногда самым парадоксальным образом.

Этот обмен идеями, в том числе негативный — отталкивание от того, что кому-то кажется неприемлемым, — и есть единственно возможная среда, в которой живет культура. В некотором роде и истеричная реакция консервативно-православной общественности на новосибирского «Тангейзера» с нелепыми обращениями в суд — часть культурного процесса. Но этот тонкий самонастраиваемый механизм был разрушен, когда государство стараниями Мединского приняло одну из сторон и попросту разрушило театр, сменив всем руководство.

Мне, кстати, всегда казалось не вполне искренним возмущение организаторов выставки «Острожно, религия» в Сахаровском центре действиями ультраправославных вандалов, разрушивших несколько экспонатов. Провокативное искусство, рассматривающее сознание человека под действием упрощенно понятых религиозных идей, подразумевает и возмущенную реакцию того самого человека, и если дело дошло до прямой агрессии, это только подтверждает точность замысла и исполнения художника. Разрушенный арт-объект не исчезает, а становится легендой, тем более, что такие объекты, как правило, довольно легко воспроизводимы. Но оперный спектакль по чисто экономическим причинам воспроизвести значительно сложнее, а его содержание не сводится к одной идее, поэтому, будем называть вещи своими именами, его убийство после четырех представлений стало катастрофой для театральной жизни.

Мединского возмущает то, что он называет «самодурством художников»: «В сегодняшней России чуть ли не «признаком хорошего тона» в творческой среде считается отрицание каких бы то ни было обязательств художника перед обществом». И невдомек ему, что художник далеко не всегда обращается непосредственно к обществу. Есть и «искусство ради искусства», не ставящее перед собой никаких социальных задач, но служащее лабораторией художественного языка. И это важнейшая функция, которая обеспечивает продолжение существования культуры, иначе она выродится в повторение уже всем известных слов.

Более того, необходимы даже неудачи и провалы. Во-первых, на пути поисков нового языка они просто неизбежны, метод проб и ошибок здесь заменить нечем. Во-вторых, так не бывает, чтобы искусством занимались одни гении. Кто-то более талантлив, кто-то — менее, и это не значит, что без неталантливых художников искусству было бы лучше. Бездарный поэт граф Хвостов вошел в историю литературы, потому что над его виршами издевались участники «Арзамаса», в том числе молодой Пушкин, и для того, чтобы Пушкин был Пушкиным, просто необходим был какой-нибудь Хвостов. Чтобы на почве выросло что-то ценное, она должна быть хорошо унавожена. И не дело государства вмешиваться в эти отношения, культура как-нибудь сама расставит всех по местам.

Ответственный и понимающий министр, заботящийся о судьбе культуры, а не о том, чтобы угодить кремлевскому хозяину, сделал бы все, чтобы не нарушить естественный процесс. И особое внимание уделил бы поддержке тех самых «лабораторий языка», «точек роста» искусства, поскольку они не ориентированы на коммерческий успех, на сколько-нибудь массовую аудиторию, — они лишь генерируют идеи, которые повлияют на других художников, которые уже создадут что-то обращенное к обществу. Но у Мединского, судя по всему, другие цели.

Когда-то Борис Заходер написал «Сказку про всех на свете», где объяснил маленьким детям, что такое экосистема. Щенок попросил волшебника, чтобы исчезли все кошки, из-за этого расплодились мыши, они разорили гнезда шмелей, некому стало опылять растения, и другу щенка ягненку стало нечего есть. Я бы посоветовал прочитать эту сказку руководителям Минкульта.