Когда мы говорим об идентичности, то неизбежно касаемся определенных установок, представлений и ценностей, характерных для значительного количества людей. Знание идентичности необходимо для выработки эффективной государственной политики, направленной на поддержание национального единства и гражданской солидарности.

Некоторыми экспертами в наше время выдвигается различные тезисы то о якобы состоявшейся российской нации, то о том, что такую идентичность только предстоит сформировать, и что это весьма неплохо. Посмотрим, имеются ли для данных утверждений серьезные основания.

Проект российской нации был призван легитимировать пореформенную российскую власть вместе с границами РФ, ставшими результатом ленинской национальной политики и Беловежских соглашений. Подразумевается, что население, проживающее на данной территории, должно иметь общие культуру, язык и находится на одной стадии общественного развития. Прочие виды идентичности – этнические, региональные, классовые, должны быть уступить первенство национальной. Из единого пространства никто не должен был выпадать. Но логика советского импульса оказалась куда сильнее сухих теоретических схем.

Существование титульных этнических административных образований в рамках РФ как раз-таки и является реликтом ушедшей эпохи, но реликтом весьма живучим, являющимся реальным тормозом консолидации по гражданскому типу. На Кавказе, например, жители не хотят забывать, что они чеченцы, ингуши, даргинцы, кабардинцы или осетины, первый вопрос, какой они задают после знакомства, звучит примерно так: «Какой ты нации?» Понятие «российского» им неведомо. И для этого есть серьезная причина – отсутствие позитивного содержания у данного концепта.

Какими должны быть скрепляющие символы «российской идентичности»? Если это личная или групповая лояльность руководству страны, выступающему лишь как наследник имущества, которое нам досталось в сухом остатке после того, как наши соседи забрали свои пожитки и ушли, отколовшись от Старшего Брата и воплотив в жизнь свои национальные мечты, то мы, собственно, и не имеем права предъявлять требования, о которых говорилось выше, этому проекту. Продукт инерции распада советского государства не может ни претендовать на ту роль, которую играл СССР, ни, по объективным обстоятельствам, утвердиться в новый проект, которым призван стать аморфный российский конструкт. Русский национализм же в начале 1990-х годов оказался слаб как политическое и идейное течение для перепрошивки РФ в полноценное национальное государство, но был достаточно силен как усилитель ощущения отчуждения у большинства русских, чтобы заронить семена равнодушия в душах представителей государствообразующего народа к судьбе империи.

Тем не менее, быть «россиянином», увы – это значит, отсчитывать свою историю не с IX века, а с 1991 года. Все же созданное за последние двести лет в культурном плане идентифицируется как русское явление, за редкими исключениями, присущими эксцессам 1920-х годов, — эпохи, когда делалась ставка на интернационализм и борьбу с

«великорусским шовинизмом». Правда, участников той волны мало кто знает – до такой степени их творчество оказалось невостребованным и незначительным.

Разумеется, социальная инженерия иногда способна оправдывать вложенные в неё затраты и формировать более-менее жизнеспособные модели (проекты индийской и арабских наций чего стоят, не принимая во внимание проблемы, с которыми они сейчас сталкиваются). Но на это требуется большой запас ресурсов и времени, которых у современной российской власти попросту не хватает.

Признание же себя в соцопросах «гражданами России» еще не означает принятия наполненного пока что только вакуумом представления о себе как о россиянах. Просто в воображении обывателей происходит экстраполяция русского на российское, представляющее чистый белый лист. И то этот фантом мигом улетучивается, как только этническое большинство сталкивается с угрозами и вынужденно мобилизоваться, как это происходило, например, в Минеральных Водах.

Декларирование необходимости построения российской нации не подкрепляется обретением подлинного культурного наполнения, а без этого у проекта нет никаких шансов на успех. Увы, если рассуждать всерьез, то, признавая Газманова и Гельмана сборщиками новой нации, бессмысленно жаловаться на постоянную дисфункцию этой идентичности.

Но одну функцию российская идентичность все же может выполнять – это разрушение национального самосознания русских, их глубинная денационализация. Недаром количество считающих себя россиянами представителей данной этнической группы существенно превосходит в процентном соотношении имеющееся денационализированное население жителей иноэтничных окраин России. Что дает основания считать, что процессы распада постсоветского пространства отнюдь не остановлены, а стимулируются постоянно непродуманной госполитикой по взращиванию этнического многообразия.

Инструменталистски верным, я думаю, следует признать лишь проект русской нации. Для этого практически ничего не нужно создавать – фундамент, которому 200 лет (высокая культура XIX и отчасти XX века) уже имеется. Да, необходима пролонгация этой идентичности в настоящем – но, к счастливой случайности, уже обозначаются люди, готовые взять на себя эту ношу.

Резюмируя вышесказанное, я подведу краткий итог: не стоит придумывать абсурдного да еще неработающего транспортного мутанта, когда под рукой есть доступный автомобиль.