В Совете Федерации РФ 23 апреля прошли парламентские слушания на тему «Политико-правовые аспекты противодействия реабилитации нацизма, героизации нацистских преступников и их пособников: сравнительный анализ и уроки на будущее». Портал RuBaltic.ru узнал об итогах слушаний у эстонского правозащитника Сергея Середенко, а также обсудил с ним проблему толкования и происхождение понятия «национализм» и выяснил, как в Эстонии относятся к итогам Второй мировой войны.

— Г-н Середенко, как вы оцениваете прошедшие слушания?

— Думаю, было бы неправильно говорить о прошедшем событии с точки зрения «понравилось или не понравилось». Предлагаю посмотреть на все под несколько иным углом. Постараюсь несколькими примерами проиллюстрировать общую ситуацию на сегодняшний день.

Отдельное выступление на слушаниях было посвящено наполнению книжных полок магазинов в центре Москвы. Спикер рассказывал, что они забиты продукцией НТС (Национально-трудовой союз). Это легендарное издательство «Посев», которое и в советские времена не жаловали. Почему продукция наших врагов должна продаваться в центре Москвы? С другой стороны, и свободы слова никто не отменял.

Другой пример: не так давно запретили нацистскую символику. Сразу выяснилось, что запрет нуждается в серьезной доработке, прежде всего – практической. Требуется, как говорится, инъекция здравого смысла. Недавно дело дошло до того, что в перепечатке плаката Кукрыниксов затушевали свастику. Почему? Потому что это демонстрация символов нацизма. Святой Георгий побеждает дракона, но дракона нет — он заштрихован. Наша победа, но не скажем, над кем.

— На какие размышления Вас натолкнули слушания?

— Выступая на слушаниях, я назвал себя антифашистом на действительной службе.

Мои отношения с нацизмом таковы: я или в обороне, или в нападении. В этом смысле я разделяю в себе правозащитника и антифашиста, хотя во многом эти роли пересекаются. Однако отношение к нацизму требует определенности: мы или ограничиваем его, допуская его существование в принципе, как в случае с преступностью или дискриминацией, или изводим под корень. Я — сторонник последнего варианта.

Знаете, у меня создается ощущение, что Россия вновь остается с нацизмом один на один. И это происходит не в первый раз. Почему? Возможно, в русском правосознании есть нечто, не позволяющее нам понять и принять нацизм. Мы же не создаем нацизм вместе со всеми, а наоборот — четко его диагностируем, сопротивляемся. Однако рядом с Россией я никого не вижу.

— Для того, чтобы бороться с нацизмом, надо четко понимать, что это такое.

— Я пользуюсь определением Роджера Гриффина, которое уже доказало свою практическую ценность и пригодность для диагностики.

На слушаниях предлагалось поставить задачу Государственной Думе утвердить точные понятия «фашизм», «нацизм» на законодательном уровне. Потребность в этом уже перезрела, можно сказать. Только попробуй в аудитории заговорить о фашизме или нацизме, тут же спросят: «А что вы имеете в виду?».

Но сейчас не самое подходящее для этого время, на мой взгляд. Ведь на данный момент Россия находится в определенной политической изоляции. И тут вдруг принимает определение «нацизма», «фашизма». Кто это поддержит? Сейчас, исключительно из-за политической ситуации, определение, которое примет Россия, может оказаться в изоляции, его просто проигнорируют.

Поэтому я предложил дать точное определение этому явлению на уровне ООН. У организации есть подобной опыт: Генеральная Ассамблея уже принимала резолюцию под названием «Определение агрессии». Если ООН даст точное толкование понятиям «фашизм», «нацизм» и иным, то эти определения станут универсальными и уже тогда могут быть приняты российским законодательством.

— Почему же до сих пор не были даны законные определения таким понятиям, как «нацизм», «фашизм», «реабилитация нацизма»?

— Решительно не знаю. Для этого необходимо знакомиться с историей права, узнавать — предлагалось или нет их принять.

По сути, у «нацизма» множество определений. Однако нет ни одного, утвержденного законом. На слушаниях Константин Долгов предложил вообще криминализовать нацизм. Но ведь нацизм — явление композитное, т.е. состоящее из нескольких элементов, сплавленных воедино. Можно криминализовать «агрессивный национализм», но он уже криминализован через «разжигание вражды». Так же как и последствия нацизма — геноцид.

С другой стороны, не понимая сути явления, с ним очень сложно бороться. Многие ставят, например, нацизм в один ряд с концлагерями. Но лагеря — не исключительное изобретение нацизма. Также принято ставить рядом нацизм и неонацизм. А что имеется в виду под «неонацизмом»? Что тут нового?

В скором времени в Кембридже выйдет книга, написанная мною и Натальей Ереминой. Работа посвящена крайне правым партиям, где мы как раз затрагиваем данную проблематику и диагностируем, например, украинскую «Свободу» именно как нацистскую партию.

— Не так давно доктор политических наук, доцент кафедры европейских исследований факультета международных отношений СПбГУ Наталья Еремина, которую Вы упомянули, опубликовала текст о понятии «национализм» и его проблемах. Она оперирует понятием «этнонационализм» — это крайняя форма национализма, идея величия так называемой нации ядра, идея этнонационального государства, в котором есть место только одной этнической группе. Насколько актуальна данная проблема для Эстонии? Будет ли она решена?

— Наталья умница и молодец, мне остается лишь дополнить ее. Есть такое явление, которое я называю языковым эскапизмом — побег в свой язык. Это крайне характерно для эстонцев: когда их не устраивает какая-то международная история, они придумывают свою. Наделяют ее совершенно уникальными терминами. Так произошло и с понятием «национализм». В основе споров о применения термина лежит вопрос, что же является корнем — нация или национальность?

Эстонцы словом «нация» вообще не пользуются, у них нет такого термина. «Хороший» национализм, происходящий от политической нации — история невозможная в Эстонии, таких терминов просто нет. У них в ходу термин «рахвуз», означающий исключительно национальность. Поэтому, они с гордостью говорят: «Я не националист, а рахвузлане».

С ними невозможно разговаривать. Они будто бы находятся в зазеркалье, где не признаются мировые термины. Нет, например, и понятия «национальное меньшинство». Вместо него «малая национальность».

— Однако из-за переименования явления суть не меняется. Национализм присутствует в Эстонии?

— Категорически не согласен с этим. Ведь как корабль назовешь, так он и поплывет.

— После завершения слушаний Первый замглавы международного комитета Совфеда Владимир Джабаров сказал, что 70 лет после окончания Второй мировой войны не прекращается отрицание исторических событий и приговора Нюрнбергского трибунала — даже в странах, народы которых пережили фашизм и не имели бы права на само существование в случае победы гитлеризма. А что касается Эстонии — отрицает ли страна итоги войны?

— Нет документа под названием «Итоги Второй мировой войны», и нет обязанности ратифицировать его. Поэтому вопрос об отрицании итогов — немного поэтическая история.

Однако если рассматривать суть явления — да, конечно.

— А что можно сказать об отношении к празднованию 9 Мая?

— Эстония, как и Россия, оказалась страной с непредсказуемым прошлым. Поэтому это очень творческий процесс для эстонских теоретиков. Я думаю, что они вложили весь свой талант в это дело.

Нельзя утверждать, что у эстонцев сложилось какое-то устойчивое отношение.

Скоро 9 мая и, грубо говоря, все будет зависеть от поведения правоохранительных органов, точнее, команды, которую они получат. Если эстонские полицейские и военные устроят какую-то колоссальную провокацию с побоями, это никого не удивит — так надо.

Если все пройдет совершенно мирно и цивилизованно, полиция будет улыбаться, то это тоже будет воспринято как норма. В Эстонии установочное общество: как скажут, так и будет.

— Можно ли предугадать, как все пройдет в этом году?

— Если бы я мог это делать, мне было бы неинтересно здесь жить.