Историю можно измерять по-разному: от войны до войны, от династии до династии, от одного типа хозяйствования до другого — иными словами, хронологически. Несколько иной подход — впрочем, не противоречащий первому — за единицу измерения можно взять человека, и значимыми событиями-вехами называть те, после которых человек качественно изменялся. Не всякая смена правителя и даже не всякая война меняла человека — однако почти каждая революция оставляла на нём мощный след.

Когда речь заходит об оценке качеств человека — можно смело забыть об объективности. Такая оценка предполагает наличие шкалы, выработанной человеком же — шкалы, в первую очередь, морально-нравственной. Всё чаще звучат слова о том, что нравственность у всех одна, что различия минимальны – однако современные события, принимаемые законы, в полной мере выражающие сущность эпохи постмодерна, где нет чёрного и белого, где всё равноценно — эту мысль раз за разом опровергают. Мы искренне убеждены в существовании истинной нравственности, как и в том, что каждый способен разгрести массу лжи, в которой может погрязнуть сердце, и чётко отличить правильное от неправильного. На ожидании актуализации этой способности и зиждется наша вера в пробуждение России — и мира, конечно.

Способов осмысления истории экономики также существует несколько. Пожалуй, наиболее успешной является марксова теория общественно-экономических формаций, постулирующая момент изменения производительных сил и производственных отношений переходом к новой формации. Критерий понятен — тип производительных сил. Однако экономику можно классифицировать и иначе — существенно проще, и за этим нужно обращаться не к западным теоретикам, а к собственному здравому смыслу — он и ближе, и честнее.

Критерий этой классификации лежит в самом термине «экономика» — итак, мы можем развести все типы хозяйствования на «домостроительные» и «доморазрушительные». Нейтрального положения быть не может — скажем, стагнация подпадает под «доморазрушение». Четверть века псевдолиберальной вакханалии выработали у наиболее чуткой и просвещённой части российского общества нервную почесуху от упоминания «рыночной экономики», всяческих благотворящих невидимых конечностей рынка, максимизаций, приватизаций и эффективности. У наиболее радикальных из них рыночная экономика почти демонизирована. Мы же полагаем, что рыночная экономика не разрушительна сама по себе, однако содержит несколько мощных вирусов, которые запускают процессы разложения хозяйственной системы и, что первично и более важно — процессы разложения человека. В ней весьма гармонично выглядят и даже культивируются стяжательство, разжигание безграничных потребностей, конкуренция, эгоизм и проч. Другими словами — рынок, в силу своей онтологической пустоты, становится прибежищем всякого рода деструктивных явлений.

В данном тексте мы обратим особое внимание на одно из основополагающих экономических понятий, факторов производства — труд. «Каноническое» определение труда таково (по Ожегову): это целесообразная деятельность человека, направленная на создание с помощью орудий производства материальных и духовных ценностей. Определение верное, но абсолютно ценностно выхолощенное — именно поэтому оно попало в толковый словарь. Если мы не вводим ценностного критерия — то, скажем, поставка людей в рабство или на органы может в полной мере называться трудом. Нам же хотелось бы снова наделить эту категорию животворящим смыслом, и в этой связи несколько сблизить его с понятием «служения».

«Дисциплина труда, организация труда и производительность труда зависят от духовных факторов, <…> труд есть явление духа, а не материи, он имеет духовные основы. Рост материальных производительных сил предполагает целесообразную энергию, творческую инициативу человека в отношении к природе. И материальное потребление не может быть единственной целью хозяйства. Им движет и созидательный инстинкт человека», — пишет Н.Бердяев, выделяя два почти равнозначных компонента мотивации к труду: во-первых, материальное потребление, во-вторых — созидательный инстинкт. Третьим компонентом можно назвать стремление к овладению стихийными силами природы — но эта третья мотивация нам всё менее знакома из-за повсеместной освоенности этих стихийных сил.

Итак, с первой причиной к труду согласны, полагаем, все – кушать хочется всегда, предмета для дискуссии здесь нет. А вот со вторым пунктом можно поспорить, если видеть в человеке всего лишь более развитое животное — созидательный инстинкт, или потребность в производстве, в творчестве животным не присуща, они ведут деятельность в рамках первичной материальной мотивации.

А ведь даже с этим можно поспорить. Владимир Соловьёв, рассуждая на основании работ Дж.Лебокка о хозяйственной жизни муравьиного сообщества и о «муравьиной цивилизации», бросает вызов: а чем, собственно, мы отличаемся? В чём особенный человеческий признак? И позже даёт ответ:

«Этот признак состоит в том, что каждый человек, как такой, есть нравственное существо или лицо, имеющее независимо от своей общественной полезности безусловное достоинство и безусловное право на существование и на свободное развитие своих положительных сил». Далее он пишет о том, что человек трудится, помимо всего прочего, для общего блага, для общей пользы. Бердяев утверждал, что духовно здоровый человек хочет участвовать в создании общего блага, т.е. он сознательно к нему направляется. Итак, человек, обладающий безусловным достоинством и естественными материальными нуждами, стремится ещё и к некоему общему благу — то есть стремится к служению.

Упоминание в начале текста рыночной экономики неслучайно — и сейчас, кратко рассмотрев соотношение человека и труда, мы приходим к противопоставлению рыночного типа хозяйствования идее служения (мы сознательно пока избегаем употребления слова «капитализм», чтобы не вызывать излишних в данном контексте терминологических споров). Труд в рыночной экономике, конечно, существует — однако смещается акцент с идеи приложения талантов для создания общего блага, т.е. с идеи служения, на мотив заработка — цель труда видится почти исключительно в возможности заработать, а собственно труд считается основанием к получению заработной платы.

Такое отношение к труду и хозяйствованию, по мнению ряда исследователей истории экономики России, является для неё искусственно привнесённым, в то время как существует иная, органически присущая нашей стране парадигма экономического мышления. О.Э.Бессонова описывает гармонично функционировавшую на протяжении большей части российской истории так называемую «раздаточную экономику», существовавшую в противовес рыночной:

«Сущность экономических отношений в России выражается в механизмах «сдач-раздач», в отличие от механизмов «купли-продажи»». Потоки благ, т.е. собственно экономические процессы, шли в двух направлениях — от государства и к государству. От государства — пожалования, дачи, наделы, дарствования, раздачи, оклады, к государству — уроки, полюдья, повозы, дань, оброки, налоги. «Обратная связь» исторически осуществлялась через механизмы жалоб и челобитных, позволяющих увидеть наиболее узкие места в жизни государства, ценообразование происходило также своеобразно — формировались как сдаточные, так и раздаточные цены — формировались, разумеется, директивно и планово. Итак, институт раздач обеспечивает материальное обеспечение производителей, служащих обществу, институт сдач формирует общественное богатство — и регуляция этих разнонаправленных потоков и составляет экономическую политику государства. «Слово «государь», появившееся в начале ХVI в., является аббревиатурой: го — господин, хозяин, су — первое обращение к служивым людям, дар — раздающий блага. Таким образом, государь — это хозяин земли русской, находящийся у нее на службе и обеспечивающий своих подданных. В связи с этим государство расшифровывается как раздаточно-служебное хозяйство».

Маятник развития периодически качался в сторону рыночного типа экономики — однако нам представляется, что это были кризисные времена. Всё же раздаточная экономика для России характерна и органична, и О.Э.Бессонова выделяет три периода, между которыми возникало «рыночное отклонение»: общинно-княжеский период (до XIII в.), поместный (Царская Россия XV-XVIII в.), административный (СССР до 80-х годов XX века); рыночные периоды — XII-XIV вв. («феодальный период»); середина XIX в. — начало XX в. («капитализм»); с конца XX в. — («современная рыночная экономика»). Н.Сомин отмечает: «Можно с уверенностью заключить, что раздаточная экономика — не случайный эпизод, не уродливое образование, а вполне нормальное, законное и распространенное явление, являющееся альтернативой западной рыночной экономике. Более того, самой судьбой России предназначено организовывать свою хозяйственную жизнь в рамках этой формы, противопоставляя себя Западу. Разность типов экономик России и Запада — может быть самая глубокая черта, разделяющая и противопоставляющая эти цивилизации».

Нам представляется необходимым несколько обострить термины, и, вслед за Н.Соминым, назвать раздаточную экономику «экономикой служения», а рыночную — «экономикой наживы» — а поскольку в самом начале текста мы сняли претензию на объективность, теперь можно с удовольствием вкладывать оценочность даже в терминологический аппарат. Основание экономики служения — труд-служение, отдание своих талантов на алтарь общего блага в уверенности, что и личное благо при этом будет постоянно увеличиваться (первичен здесь момент отдачи — «блаженнее отдавать, нежели брать»).

Основание же экономики наживы — труд-работа, стремление к личному благу при почти полном забвении блага общественного, государственного.

Служение благотворно как для человека, так и для социума — однако требует совершенно иной институционализации, чем та, что есть сейчас.

Поэтому даже радостно, что Россию сегодня лихорадит — это значит, что всё ещё живо несоответствие сути и формы. Экономика как явление духовного порядка обнаруживает факт насилия над человеком в современной России — если он отдаст, то останется ни с чем, поэтому он держит те крохи, что у него есть, теряя надежду их приумножить и откопать вложенные в него таланты. Оттого и нужно возвращать исконные смыслы в истёртые слова — чтобы в преддверии фундаментальных изменений в стране помнить, что ещё не всё безнадёжно забыто, а значительная часть национального разума просто спит — точнее, сознательно ушла в анабиоз, чтобы не быть истреблённой.