В июне 1988 года в редакции «Московских новостей» у Егора Яковлева прошел круглый стол, организованный совместно с Союзом журналистов СССР. Собрались журналисты и юристы, обсуждалась тема, всех нас очень волнующая: нужен Закон о печати, каким он должен быть?

История создания такого закона началась не вчера. Еще в середине шестидесятых, на волне недавней оттепели, был подготовлен достаточно демократический по тем временам закон. Осенью 1968 года проект дошел до политбюро. Крест на нем поставил Суслов, сказав: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам?»

Шли годы. В начале перестройки очередной закон о печати вдруг попал в план законопроектных работ, и в 1987 году из недр ЦК КПСС вышло следующее детище, слово «коммунистический» встречалось здесь уже всего четыре раза, однако смысл документа оставался все тот же, что и в былые годы: одни лозунги и призывы. Вот в такой ситуации в июне 1988 года и собрался в редакции «Московских новостей» наш круглый стол. О многом говорили выступающие, но прежде всего о том, что предварительная цензура в стране должна быть запрещена. Через месяц, 12 июля, новый проект закона был готов.

Создали его три юриста: старшие научные сотрудники Института права Академии наук Юрий Батурин, Владимир Энтин и доцент Всесоюзного юридического заочного института Михаил Федотов. Собственно, над положениями такого закона на свой страх и риск они работали уже несколько лет, так что много времени сейчас не понадобилось. В предисловии они писали: «Законопроект о средствах массовой информации должен не только готовиться, но и обсуждаться в условиях гласности… Предлагаем свой проект на обсуждение…» Оставалось проект напечатать, размножить, иначе, как его обсуждать.

Тут-то и началась почти детективная история. Начальник главного цензурного ведомства СССР — Главлита В. Болдырев запретил печатать в журнале «Журналист» запрещающий цензуру законопроект, да и в другие печатные органы дорога этому законопроекту была перекрыта. А стояло, напомню, лето 1988 года, вовсю декларировалась политика широкой гласности. Помогли дружеские связи Михаила Федотова с руководителями Союза журналистов Эстонии. В Прибалтике вожжи уже несколько отпустили, и 14 октября 1988 года законопроект трех авторов был опубликован на эстонском языке в спортивном эстонском журнале «Спордилехт», а через неделю, 21 октября, документ появился и в русской газете «Молодежь Эстонии».

Но на том приключения не закончились.

В России напечатать законопроект по-прежнему не удавалось, Главлит стоял насмерть. Помог состоявшийся в апреле-мае 1989 года Общеевропейский международный форум. Эдуард Шеварднадзе решил представить демократический законопроект как доказательство развивающейся в стране гласности — звонок из МИДа, и цензуре пришлось уступить. Три автора за свой счет напечатали брошюру с текстом законопроекта и, набив ею карманы, портфели, пронесли в Кремлевский дворец на первый Съезд народных депутатов. Пятьдесят депутатов-журналистов внесли документ в секретариат Съезда — так появилась официальная законодательная инициатива.

Летом 1989 года в Верховном Совете СССР была наконец создана Рабочая группа, которой надлежало доложить парламенту окончательный вариант законопроекта. Руководителем группы стал депутат Николай Федоров, среди членов были помощник Горбачева Георгий Шахназаров и те же три неугомонных автора. Казалось бы, всё! Кто теперь может помешать? Впереди — зеленая улица.

Но не тут-то было. Главный редактор журнала «Журналист» требует согласовать публикацию с ЦК. Федоров идет к заведующему идеологическим отделом ЦК А. Капто, три часа длится их разговор, однако Капто — ни в какую, стоит насмерть. В результате набор рассыпан — опять стена.

Между тем работа над законопроектом продолжается. В ноябре 1989 года законопроект все-таки появился и был роздан депутатам. Голосование состоялось 27 ноября, и подготовленный Рабочей группой вариант получил подавляющее большинство: 376 — за, 8 — против, 13 — воздержалось. Верховный Совет постановил опубликовать законопроект в печати и начать его широкое обсуждение.

Одно из них состоялось в Кремле. Я не помню, в каком кабинете оно проходило, помню только, что присутствовали журналисты от «Комсомолки» и от «Известий». От «Литературной газеты» был я. Вел встречу главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев. Участие принимал и начальник Главлита всесильный Болдырев. Все выступали, выступил и я. Сколько лет прошло, но и сейчас я с грустью вспоминаю свое выступление. Я сказал, что законопроект прекрасен, журналистам такой закон нужен как воздух, если его примут, у нас начнется совсем другая жизнь. Но я не верю, что удастся в конце концов запретить в СССР предварительную цензуру. Как бы ни голосовал Верховный Совет, что бы ни говорили депутаты, я не представляю, что в СССР когда-нибудь исчезнет цензура. Этого просто не может быть. Не знаю, что придумает начальство, какие силы оно задействует, но предварительная цензура так или иначе, под тем или иным соусом будет сохранена. Не видеть этого — значит, заниматься маниловщиной. Не надо быть наивными.

Когда я закончил, в кабинет вошел Георгий Хосроевич Шахназаров. «О чем речь?» — спросил он. Ему объяснили, что обсуждается статья о предварительной цензуре, некоторые не верят, что ее удастся ликвидировать. «Напрасно, — сказал Шахназаров, — решение принято окончательное. Предварительной цензуры быть у нас не должно, и ее не будет».

Так и записано сегодня в нашей Конституции: предварительная цензура запрещена. В редакциях действительно исчезли кабинеты, в которых за дверями без табличек сидели работники Главлита — цензоры. Поставит он на полосе штамп «залитовано», и тогда материал пойдет в печать, не поставит — в корзину. Не главный редактор выносил окончательный приговор, а он — скромный, мало кому известный, незаметный, безымянный чиновник, цензор.

Но так ли уж был я не прав, когда сомневался в том, что у нас может полностью, окончательно, напрочь исчезнуть всякая цензура?

Вспоминаю, как через год после принятия новой Конституции, запрещающей цензуру, в 1994 году, на канале НТВ появилась прекрасная сатирическая программа «Куклы». Она имела огромный успех, ее смотрела вся страна. А через шесть лет, осенью 2002-го, «Куклы» переехали сперва в ночь, без всяких повторов днем, а затем и вовсе исчезли. В то же примерно время в корне изменился и сам канал НТВ, пришли другие собственники, по-другому и о другом стали вещать. Познер на Первом канале признался, что у него существует список нежелательных гостей, которых не рекомендовано приглашать к микрофону.

На государственных каналах журналистику все больше заменяла тенденциозная пропаганда, и бездумное телевидение для многих оказалось весьма соблазнительным. Стал падать интерес к свободному печатному слову, сократился рекламный рынок, возросли расходы на печать, разрушалась розничная сеть, под угрозой сегодня выпуск бумажной «Новой газеты», может быть, единственной не закрепощенной нашей газеты. В Новосибирске закрыли оперу «Тангейзер», и Минкультуры разразилось по этому поводу грозным демаршем: «Не считая цензуру допустимой, мы напоминаем о нашем праве, более того — обязанности… принимать в крайних случаях административные и финансовые меры в отношении государственных учреждений культуры, в том числе — лишать финансирования подобные постановки».

И вправду, о какой цензуре может идти речь? Нет ее у нас, не существует, запрещена Законом, самой Конституцией РФ.

Наш цензор в старой «Литературке», незлобивый, милый человек, видя, как мы гуляем возле его кабинета, ожидая, когда вынесут полосу, чтобы проверить, есть ли на ней штамп «залитовано», говорил нам: «Ну что вы, в самом деле… Вы нас не бойтесь, вы энтузиастов бойтесь». Золотые слова. Действительно, зачем нужны цензоры, когда их работу с блеском выполняют сегодня многочисленные энтузиасты — в чиновничьих кабинетах, в депутатских залах, в церковных покоях.