Российская демократия все-таки жива. Именно так толкуют выборы в Балтийском районе Калининградской области, где «Единая Россия» якобы потерпела полное поражение. Оптимистично мыслящее крыло нашей политической оппозиции увидело в этом доказательство того, что успех демократических сил — вещь реальная. И этот успех, пожалуй, можно повторить на каких-то более обширных полях. Например, на следующих думских выборах.

На самом деле, всероссийская сенсация районного масштаба — вовсе не триумф выборной демократии. Скорее, наоборот — индикатор того, что ее подобие возникает у нас только в случае системного сбоя, который по большому счету не нужен ни рядовым людям, ни начальствующему сословию.

Местные авторитеты просто не пустили в свой район выдвиженцев областного губернатора. Они предпочли бы сделать это без скандальной демократической борьбы, полюбовно договорившись с областным начальством под коврами. Но самоуверенный губернатор Цуканов не стал тереть терки и буквально навязал им конкурентные выборы. Вот им и пришлось поднять народ и дать отпор. При внешнем сходстве с настоящими выборами, это была вовсе не политическая схватка. Балтийские районные массы по команде своих районных верхов отбили атаку пришельцев. Это интересно и важно, но это — не демократия. И даже, пожалуй, не шажок в ее сторону.

Ключ к нашему сегодняшнему состоянию дел — в давнем римском прошлом. Я не любитель исторических примеров, но уж очень похоже у нас получилось. Правильно говорят, что наша держава — третий (по более точному счету — третий с половиной) Рим. А в Риме № 1, в эпоху его имперского расцвета, где-то к концу второго века нашей эры, нашли изящный способ соединить гражданские и демократические ритуалы с железными сословными разграничениями. Как сейчас у нас, только нагляднее.

Всех римских граждан, до этого равноправных, там разделили на две категории — honestiores («почтенных») и humiliores («смиренных»). «Почтенные» — это депутатский корпус всех уровней, от членов советов (курий) в небольших городках и до римских сенаторов, и все силовики, начининая от рядовых легионеров (по-нашему, контрактников). А «смиренные», которых было раз в десять больше, — это все прочие.

«Почтенных» не допрашивали под пытками и с повышенным гуманизмом наказывали за провинности. Со «смиренными» не церемонились. Всенародных выборов должностных лиц больше не устраивали, или они были фиктивными. Выборные должности, дававшие статус «почтенного», официальным порядком передавались по наследству.

Движение за политические права отсутствовало, так как эти права не были нужны ни высшим, ни низшим. Городское простонародье получало очень приличный, по тогдашним меркам, социальный пакет — продуктовые раздачи, дармовые зрелища, доступ к городским удобствам. А потомственные депутаты и военные всех рангов добивались от императорской власти укрепления и развития своих корпоративных привилегий. Для политической демократии или хотя бы для борьбы за нее в этой системе места не было. Но тот демократический режим, который когда-то был реальностью в раннем Риме, аккуратно сохранялся в виде ритуалов и государственных декораций.

«Почтенные» трогательно опекали «смиренных», а те отвечали им искренней или хотя бы притворной благодарностью. Вот типичная сценка, изображенная Апулеем в романе «Метаморфозы». Конец второго века. Герой романа приобретает на рынке у старика-торговца корзинку рыбы себе на ужин и вдруг сталкивается с приятелем — «выборным» городским чиновником, ведающим продовольствием: «У кого, — спрашивает, — купил ты эти отбросы? — Я указываю на старикашку. Тут же он на него набросился и стал грубейшим образом распекать его по-эдильски: — Так-то ты обращаешься с нашими друзьями! Продаешь паршивых рыб по такой цене! Узнаешь ты, как под моим началом поступают с мошенниками! — И, высыпав из корзинки рыбу на землю, велел он своему помощнику всю ее растоптать ногами… Изумленный этим происшествием, я ухожу, лишившись, благодаря остроумной выдумке моего энергичного товарища, и денег, и ужина…»

Сооружение очень похожей системы идет у нас в стремительном темпе. У наших «почтенных» теперь свое пенсионное обеспечение, своя медицина и свое судопроизводство, которое только за последние недели несколько раз поразило публику своей человечностью.

Превращение начальственных статусов в потомственные зашло еще не так далеко, как при Марке Аврелии и Септимии Севере, но выглядит уже почти как норма. Все руководящие учреждения, от местных самоуправлений и до кремлевской администрации, нацелены на передачу статусов по блату или по наследству. Любые другие процедуры, будь то конкурентные выборы или отбор по профессиональным качествам, тут одинаково мешают.

Именно поэтому цензовая демократия, при которой голосуют только состоятельные люди, предлагаемая иногда в качестве спасительного рецепта, так же неприемлема для привилегированного слоя, как и демократия всеобщая. «Почтенным» нужны привилегии, а вовсе не политическая конкуренция, которая в любой момент может поставить эти привилегии под удар.

Что же до незнатного большинства, то оно на редкость кротко воспринимает свое приниженное положение и старается радоваться его преимуществам — отсутствию необходимости мучительно думать и охотно признаваемому системой праву умолять начальство о заботе и всевозможных поблажках.

В этих координатах какие-либо выборы не породят и намека на народовластие, даже если будут менее скрупулезно руководимы свыше.

Возможна ли у нас демократия? Честно скажу: не знаю. Хочу верить, что возможна. Все-таки не второй век на дворе. Но она не может возникнуть как пристройка к нынешней сословной системе. Только без нее. Только на ее обломках.